Нейроморф. Роман. Глава 1. Эдинбург. Автор: Sequoi

– Где Вы это взяли? – спросила Большеглазка и позади звучания этой фразы я расслышал ее мысленное негодование: «Почему это нашли Вы а не я?!».

Она молчала, смотрела на экран планшета и шевелила верхней губой, явно испытывая дискомфорт от начинающегося герпеса. Я заметил в уголке ее рта розоватые пузырьки.

–  В интернете, — ответил я. – Вот специально приехал Вам показать.

Она шевельнула губой и подняла бровь. Явно понимала, что я не идиот и существует объективная причина того, что я просто не прислал ей линк.  Я решил не ждать от нее вопроса и сразу дал ответ.

–  Я успел скачать видео. В тот же день оно было удалено.

–  Ясно.

    Она подошла к окну. Из кабинета открывался вид на залив, наполовину испорченный припортовой промзоной. Солнце встало, но как для восьми утра было темновато – тучи плотно закрыли сентябрьское небо. Большеглазка смотрела на мир и как-будто жалела его, сочувствуя его несовершенству. Я начал понимать, что все что она думает, моментально отражается на ее лице. Она обернулась.

–  Это невообразимо круто. И с этим надо что-то делать.

Возразить было нечем. Я смотрел на нее, понимая, что она не просто констатирует факты, а в ее голове уже зреет план. Это выдавали чуть нахмуренные брови, складка на лбу и поджатая верхняя губа. Она подошла к шкафу и вытащила из пространства между книгами маленькую плоскую бутылку «Катти Сарк».

–  Будете виски?

– В восемь утра?!

– Что за дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос! Я же не спросила Вас «Будете виски в восемь утра?» А просто: будете виски?

– Давайте.

Мы выпили. Я исподтишка смотрел на нее, постепенно осознавая ее красоту и чувствуя силу ее интеллекта. Она закончила Оксфорд, но не осталась в Англии, а была вынуждена вернуться в Эдинбург, чтобы ухаживать за матерью, у которой случился инсульт. Теперь она преподавала биологию в Эдинбургском университете, а ее хобби – зоопсихология – постепенно стало ее второй профессией. Судя по пристойной обстановке кабинета, который находился в неплохом районе, ее частная практика давала кое-какие доходы. После того как я увидел ролик, я набрал в поиске «зоопсихолог», я нашел ее контакты на сайте ветеринарной клиники, где рекламный баннер гласил: «У вашего любимца тоже есть душа!». А когда увидел ее фото, сразу мысленно назвал ее Большеглазкой – ее действительно большие серо-зеленые глаза приковывали к себе взгляд.

Она взяла из лотка принтера чистый лист, села на подоконник и начала шкрябать по бумаге тупым карандашом. На подоконнике ее бедра стали выпуклыми, а наклон над бумагой обеспечил интригующий обзор декольте. К тому же под кофтой не было лифчика, видимо она наспех надела ее, когда я уже постучал в дверь.

– Я не феминистка и не фригидная, — сказала она, не отрываясь от написания плана. – В университете я встречалась с парнем из Саудовской Аравии только потому, что он был единственным самцом на факультете, который начал приставать ко мне трезвым.

Мне становилось весело.

– Весьма прагматично, — выдавил я.

– Да. Потому что я не пользуюсь косметикой – меня раздражают запахи ароматизаторов. А также всегда ношу короткие волосы, чтобы не тратить время на укладки. Поэтому на меня редко реагируют мужчины.

Она что-то  перечеркнула на листе. Затем продолжила:

— Зато нет отбоя от лесбиянок. Но мне с ними неинтересно, прежде всего потому что рано или поздно все они норовят всунуть в меня пластиковый член. И еще у меня маленькие сиськи.

Я понял что хочу ее  и было бы неплохо реализовать свою мечту сию минуту, хищно подпрыгнув к подоконнику. Пока эта мысль несколько милисекунд бешено металась по моим синапсам, Большеглазка успела закончить и озвучила написанное:

— Итак. У нас есть сенсационное видео. Первое: нужна консультация еще нескольких экспертов, — она подчеркнула верхний пункт списка. – Второе. Нужно попробовать найти аналогичные видеозаписи, факты, свидетельства. Проанализировать их. Сделать выводы.

Я кивнул, так как она явно ждала одобрения. Очевидно, она подсознательно испытывала ко мне некое уважение, все-таки я был старше лет на пятнадцать.

— Третье. Вытекающее из первого, — она провела еще один штрих по листу. — Не все эксперты находятся в Британии, понадобятся деньги на поездку. – Что у нас с деньгами?

— Необходимый минимум есть, — ответил я.

Большеглазка нахмурилась и я почувствовал себя неловко.

— Понятно, — сухо сказала она. – Нужны дополнительные источники финансирования. Но с этим не проблема.

Она подошла к дивану и подровняла постель, но я успел заметить, что целью этого действия было спрятать под плед трусики. Значит она наспех одела джинсы на голое тело, — понял я и природные инстинкты вновь овладели моими синапсами. Я глотнул виски.

— У меня есть дочь. Я не афиширую это в соцсетях, — сказала Большеглазка, доливая остатки виски в свой стакан. – Ее отец, человек очень состоятельный, попросил этого не делать.

На какое-то мгновение ее глаза потускнели, но затем снова загорелись жизнью, демонстрируя готовность действовать.

— Я попрошу у него денег. Достаточно для всех расходов. Он не откажет. И если что – сможет нам помочь.

Она допила «Катти Сарк» и всунула скомканный лист бумаги в задний карман.

— Поедем сначала ко мне.

Я молчал, но вид наверное был у меня ошарашенный. И не зря.

— Скажу маме что Вы мой муж, — продолжила она. – После инсульта она соображает плохо, но то, что я должна выйти замуж – помнит железобетонно. Так что не будем лишать ее радости. Заодно поиграете с Евой, пока я буду договариваться с няней — предстоит надавать ей заданий на время моего отсутствия.

Так и оставаясь в свитере и джинсах на голое тело, Большеглазка накинула красный пуховик и схватила со стола кожаную сумку, явно качественную и недешевую, но далеко не новую. Мы вышли из ее  офиса и сели в красную «Фиесту». Читая мои мысли, она сказала:

-Да. Люблю яркие цвета. Люблю раскрашивать мир. Но не себя.

Я понял, что восхищаюсь ею. Делать ей замечание, что она села выпившая за руль, не имело никакого смысла.

— Вам повезло, что я осталась ночевать в офисе. Сегодня суббота и никто не знает где я живу. Пришлось бы Вам тусоваться в Эдине до понедельника.

— Я бы нашел себе занятия, — бессмысленно парировал я.

— Не сомневаюсь, — Большеглазка повернула ключ и тут же рванула с тротуара на дорогу. Позади крякнул металл заднего бампера.

«Не бережете машину», — хотел было ляпнуть я, но вовремя заткнул пасть. Я выглядел растерянным и глупым.

Большеглазка сосредоточенно вела авто, отрывая левую руку только на переключение передач. Светофоры на перекрестках мигали желтым светом, беспрепятственно позволяя чопорным кэбам развозить загулявших до утра эдинбуржцев. Мы ехали минут тридцать пока не завернули на невзрачную улицу, состоявшую из одинаковых кирпичных домов. В середине улицы горела вывеска минимаркета.

— Может купить что-то на завтрак? – предложил я.

Большеглазка остановила машину прямо  у входа в магазинчик и повернулась ко мне.

— Слушай сюда, ковбой с серебряными яйцами, — ее голос звучал не менее сексуально чем у Салмы Хайек в «Бандитках». Она перешла на «ты» и высасывала из меня жизненные силы своими чертовыми серо-зелеными озерами по обе стороны веснусчатого носика. – То что ты принес мне на планшете вдохнуло смысл в мою скучную жизнь. Ты спас меня. И я буду готовить тебе завтраки, обеды и даже ужины, пока не разберусь во всем этом! Купи яйца, бекон, сыр и перец чили. А , и еще молоко для Евы. Вход в мою квартиру – крыльцо сразу за магазином. Первый этаж. Дверь слева, без номера. А я пойду включу кофеварку.

***

К десяти распогодилось, крыши засверкали под солнцем, избавляясь от следов утреннего дождя. Облака расступились над городом, позволяя насладиться субботним утром.

–  Кларисса! – голос матери прозвучал негромко и больше напоминал звук с помехами из «оки-токи», однако достиг самого дальнего угла заднего дворика, где был накрыт завтрак.

–  Иду, мам, — Большеглазка одним неуловимым движением выпорхнула из-за стола и скрылась внутри дома. Я хотел было ее подождать, но яичница неминуемо остывала и требовала, чтобы я наконец начал есть.  Я насладился первым растекающимся по тарелке желтком и подгреб остатки на кусочек бекона. Перед расправой со вторым яйцом Большеглазка, слава богу, вернулась.

– Никогда меня так не называла. Всегда или Лара или Лора, когда злилась. А как выписали ее из больницы, только Кларисса. Ненавижу это имя. Ненавижу эту болезнь, — она взяла чашку двумя руками и сделала небольшой глоток.

– Значит лучше Лара?, – спросил я.

– Угу. Ева, еще три ложки.

Слева от меня на детском стульчике сидела дочка Большеглазки и рисовала маркером в альбоме. Причем рисовала она левой рукой, а правой умудрялась брать из мисочки кашу и отправлять в рот. Правда не без потерь, но на этот случай она была от шеи и до пят прикрыта фартухом.

– Без фломастера и бумаги ее не накормишь как следует. Четыре года, а уже принципы.

– Да. Мы живем в матриархальном мире, — прочавкал я вместе с третьим желтком.

– Хвала всем богам ты не прав, – Большеглазка допила кофе и только после этого начала есть.

– Почему?

– Если бы мы жили в матриархальном мире, войны вообще бы не прекращались. А так есть хотя бы оперативные паузы для накопления ресурсов и живой силы.

Я демонстративно нахмурился.

– Мужчины оканчивают университеты, делают карьеры, создают семьи, хорохорятся на вечеринках, умножают богатство…А потом все это горит в огне следующей кровавой разборки.

– А в матриархальном мире было бы хуже? – спросил я.

– Конечно. К окружающему миру у женщин значительно больше претензий. И у тинейджеров, и у взрослых, и уж поверь мне, у пожилых.

Я молчал, переваривая услышанную мысль вместе с завтраком. Тем временем Ева успешно доела свою кашу и начала ерзать на стульчике, требуя немедленной свободы. Лара избавила ее от пут огромного фартуха и девочка побежала к двери, из которой торчали мохнатые лапы и добродушная морда ирландского пшеничного терьера.

– Филли, вставай, давай играть!, — Ева схватила оранжевый резиновый бублик и бросила на траву. Пес приподнял голову, явно не желая бежать за игрушкой. – Фил! Ко мне!

– Ты понравился маме, – сказала Большеглазка и положила свою руку поверх моей. Ее ладошка была холодной, но изнутри, сквозь кожу, я уловил слабое тепло. – Она даже попыталась дать мне советы, как заботиться о тебе.

В одном из серо-зеленых озер грусть превратилась в слезу но тут же исчезла.

– Я думаю, она пойдет на поправку, – выдавил я и сжал ее пальцы.

– Спасибо.

Фил уже носился по маленькой лужайке, добросовестно выполняя роль собаки, которая играет с ребенком. Ева вытаскивала резиновое кольцо из глубины его мохнатой морды, бросала в сторону и пес послушно бросался вслед.

– Где ты остановился? – спросила Лара, убирая тарелки.

– В «Эдинбург Сити».

– Отлично. Это по дороге. Заедем заберешь вещи. Нам нужно на Аберкорн, мимо парка.

– Мы уезжаем сегодня? – спросил я. Откровенно говоря, мне было жалко денег за оплаченный номер и я думал еще провести день в этом красивом городе.

– Я предлагаю не терять время, — бросила в ответ Лара, исчезая в доме. – Занеси, пожалуйста стол и стулья в коридор. Сейчас солнце, а после обеда может быть снова дождь.

Я посмотрел на подсыхающие крыши над темно-красными кирпичными стенами, узкие решетчатые окна, кроны дубов с дозревающими желудями, выступающие в промежутках между углами строений. Солнце добавляло красок осеннему Эдину и поднимало настроение его жителям и многочисленным туристам.

Лара медленно вывела маму на двор и усадила в кресло, укутала в шерстяной плед, что-то тихо сказала ей на ухо. Та сразу же улыбнулась и посмотрела на меня. Я улыбнулся и слегка поклонился в ответ.

– Мы уезжаем ненадолго. С тобой будет Беата. Следи за порядком, — Лара поцеловала мать на прощание и увлекла меня за собой. На кухне, которая была просто расширением сквозного коридора, со мной поздоровалась крупная женщина лет сорока в коричневом реглане. Тонкие рукава не могли скрыть крепкие плечи и локти.

– Не волнуйтесь мисс Лара. Я все время буду здесь, а если нужно будет отлучиться, придет специалист социальной службы, — няня старалась правильно выговаривать сложные для нее английские слова. «Скорее всего, полячка, в любом случае из Восточной Европы,» — решил я.

– Хорошо Беата. Будем на связи каждый день, — Лара бросила в сумку два телефона и две зарядки. – Где деньги, ты знаешь. Зря не звони, достаточно смс.

Мы вышли на улицу и подошли к машине.

– Пока будем ехать, посмотри расписание поездов на Лондон.

– Ок, – согласился я и понял, что Лара меня подчинила полностью. Незаметно и безвозвратно. И самое удивительное, я был счастлив.

***

На ресепшен в «Эдинбург Сити»  мне вернули 50% стоимости номера. Я не могу назвать себя меркантильным человеком, однако лояльность персонала гостиницы подняла мне настроение.

– Кое-что сэкономил, — объявил я Большеглазке, когда сел в машину.

– Одни плюсы, — ответила она и улыбнулась, приподняв набухающий от герпеса краешек губы. В ее тоне слышалась тонкая нотка сарказма.

Мы проехали через центр и я успел несколько минут понаблюдать главную башню Эдингбурского замка на которой красовался огромный Saint Andrew’s Cross – флаг Шотландии. Я не испытывал к шотландцам тех смешанных чувств, что обычно испытывают англичане, наверное потому что сам не был англичанином. Мне была интересна история этого гордого народа, его самобытность и яркие традиции. Когда ехал сюда, даже планировал купить себе килт на память, но как видно на это не останется времени – Большеглазка вознамерилась уже вечером оказаться в Лондоне.

–  Я так понимаю, ты в Эдине впервые? – прервала мои размышления Лара.

– Да.

– Ок, до поезда мы успеем кое-что посмотреть. Может хочешь купить какие-то сувениры?

Я уже начинал привыкать к тому, что она читает мысли, поэтому даже не удивился.

– Ну…Я думал про килт.

– Купим,  – Большеглазка скривила губы, не отрываясь от дороги. Мы пропускали огромный красный двухэтажный автобус, выползший из боковой улицы.

– Ты же хотела вечером уже быть в Лондоне, — сказал я, уже зная, что мои сомнения будут развеяны.

Лара дождалась, пока красный круп омнибуса освободит путь и дала газ.

– Сейчас почти одиннадцать. Мы освободимся максимум в двенадцать. Потом поедем в Глен Кинчи, это минут тридцать-сорок, там полчаса и столько же назад. Получаем без чего-то два. Успеваем еще подъехать к «Британнике», это яхта королевы, стоит у нас в порту. Даже зайдем на борт, сделаешь фото. Ну допустим три. Потом быстро едем к замку, покупаем килт и на вокзал. В шестнадцать тридцать сядем на электричку и будем в Лондоне около девяти.

– Круто, — настроение у меня поднималось. – А Глен Кинчи это что? Вискокурня?

– Да, — похоже она злилась. – Интересно, ты хоть знаешь виски кроме Джека Дениелса?

– Конечно, –  ответил я. – Джеймесон, Джонни Уокер, Балантайнс…Катти Сарк…Глен…ГленФиддик, Глен Моранж…

– Понятно. Ну твой кругозор по виски надо расширять, — Большеглазка выехала на главную дорогу, которая по большой окружности огибала парк. – Это парк Холируд. Через десять минут будем на месте. Да, и заскочим в магазин по дороге.

Несколько минут мы ехали вдоль парка, затем миновали несколько круговых развязок и, повернув направо, углубились в уютный райончик, застроенный почти одинаковыми трех и четырехэтажными коттеджами. Лара проехала пару улиц, выехала снова на большую дорогу и затем припарковалась возле торгового центра, над входом в который  красовалась темно-зеленая вывеска «Моррисонс».

– Я быстро, — она мгновенно выпорхнула из-за руля и хлопнула дверью. Я провожал взглядом ее ягодицы, облаченные в плотную шерстяную юбку в шотландском стиле, до тех пор пока она не скрылась в магазине. Я понимал неизбежность того, что рано или поздно я начну приставать к Большеглазке. Находиться с ней рядом и не хотеть близости с ней было невозможно.

Она вернулась несколько минут и бросила на заднее сиденье бутылку «Финляндии», большую овальную банку сардин и упаковку с порезанным багетом.

– Представляешь, я знаю только одного шотландца, который не пьет виски. И это Крейг Драммонд.

– Профессор Драммонд? Я читал его книги!

– Да. Это мой учитель. Я называю его просто: Кей Ди. По-американски типа, — Лара подмигнула мне. – Так проще.

Я вознамерился задать неудобный уточняющий вопрос, но Лара уже отвечала на него:

– Нет, это не отец Евы. С ним я тебя познакомлю в Лондоне.

Маневренная «Фиеста» выехала с паркинга на дорогу, затем снова свернула в мир уютных кирпичных домов и через минуту остановилась у одного из них. Большеглазка настолько классно управляла авто, что я чувствовал себя пассажиром автопилотируемого глайдера из научно-фантастического фильма.  Это ощущение гармонично дополняла современная, даже футуристическая торпеда «Фиесты».

Мы прошли по усыпанной гравием дорожке к крыльцу дома. Газон по обеим сторонам дорожки был аккуратно пострижен; я также обратил внимание на альпийскую горку перед деревянной изгородью, где тщательно были уложены камни и высажены цветы. Горку обрамляли несколько островков вереска.

Лара открыла дверь и где-то сверху звякнул колокольчик.

– Опять не закрывает, — возмутилась она. – В городе полно вороватых исламистов.

– В смысле мусульман?

– Один хрен. Куча переселенцев. Двери надо закрывать.

Мы зашли в гостиную. Окна почти не пропускали свет – массивные темно-коричневые шторы благородно хранили теплый полумрак. Фигура профессора неподвижно застыла у окна. Я словно оказался посреди съемочной площадки классического английского детектива.

– Привет фиалочка, — встретил Большеглазку Драммонд и обнял ее. Она утонула в его длинных ручищах и необъятном свитере. Ростом он был не менее метра девяносто.

– Я скучала Кей Ди, — Лара встала на цыпочки и дотянулась поцелуем до его щеки. – Живем в двадцати минутах друг от друга, а не виделись сколько уже…

– Все случается вовремя, фиалочка, – он освободил ее из шерстяного плена и посмотрел на меня. Я уже привык к полумраку комнаты и встретил проницательный взгляд мудрого человека. На вид ему было лет шестьдесят, но чувствовалось, что он значительно старше. Тонкий лучик солнца, пробившийся между штор, осветил на его запястье хорошие швейцарские часы на кожаном ремешке.

– Это Тобиас. Тобиас Леманн. Ковбой, — представила меня Лара.

– Ковбой с немецким именем?, – Драммонд протянул мне ручищу. – Интересно. Рад знакомству. Я Крейг Драммонд. Хотя уже лет восемь меня называют Кей Ди, с тех пор  как одна моя студентка нарекла меня так, – я уловил в его голосе нежность мужчины к любимой женщине. Не было никаких сомнений – у них были давние отношения.

– Да, я действительно потомственный немец, — пояснил я. – Мой дед по матери приехал в Штаты в конце тридцатых, не поддерживал политику нацистов. Наверное, дед не хотел, чтобы его потомки  становились американцами, поэтому нашел моей маме мужа немца.

– Но все равно ты американец, – констатировала Большеглазка.

– Да, конечно. Родился в Бостоне.

– Но работаете в Британии, верно? – спросил профессор.

– Да, я руковожу маркетингом в компании. Офис в Лондоне.

– Что же привело маркетолога в Эдинбург? – спросил профессор и жестом пригласил нас сесть в кресла у массивного письменного стола, который по периметру был захламлен книгами. Над всем этим беспорядком по центру возвышались системный блок и  большой монитор с кучей проводов.

– Я увлекаюсь зоологией, немного палеонтологией. На аматорском уровне, — ответил я. – Периодически подбираю в Интернете интересные ролики про поведение животных. Вчера я наткнулся на совершенно неординарное видео. Просто феноменальное.

– В тот же день видео удалили из Сети, – добавила Лара. – Но перед этим Тобиас успел его скачать.

– Я сразу понял, что на видео снят сенсационный и главное, ценнейший материал. И что мне необходимо проконсультироваться со специалистом по зоопсихологии.

– Ковбой выцепил меня через ветклинику, – пояснила Большеглазка. – И уже ночью выехал в Эдин.

– Понятно, — Кей Ди подошел к столу и развернул монитор. – Только что на университетскую почту мне тоже прислали ролик. Давайте посмотрим, возможно мы говорим об одном и том же.

Я вскочил с кресла.

– Ролик в открытом доступе?

– Нет. Его мне прислал в письме мой давний друг из Мюнхена. Он кстати палеонтолог, но отнюдь не аматорского уровня.

– Юрген Ландсберг? – я был в предвкушении и оказался прав.

– Он самый, — усмехнулся Кей Ди и одел старомодные очки. – Ага. И требует никому не показывать и не пересылать.

Лара тоже встала и подошла к столу.

– Ну что ж, посмотрим – Кей Ди клацнул мышкой на файл.

Видео загружалось.

***

Заросли травы были разноцветными: высохшие стебли сбились в пучки, а свежая зеленая поросль пробивалась между ними – видно засушливые недели в этой местности сменялись дождями. Высокая трава скрывала крадущегося хищника. Даже с помощью хорошо настроенной камеры, к тому же находившейся в руках профессионала, было непросто поймать в кадр едва уловимый,  желтоватый силуэт. Большую кошку выдали несколько темных пятнышек, которые мелькнули в просвете между клочьями травы. Леопард.

Картинка с притаившимся в траве хищником начала удаляться, позволяя зрителю оценить всю сцену, на которой вот-вот разыграется роковое действо.

     А вот и жертва. Под приподнятым берегом реки, у самой воды стояла антилопа. Так бы это копытное назвал обыватель. Зоолог однозначно узнал бы в животном угандийского болотного козла или коба. Высокий, не менее 90 см молодой самец, с изящными рогами в виде лиры грациозно вышагивал вдоль кромки воды и, останавливаясь, оборачивался и шевелил ушами. Оранжевая шкура коба переливалась в лучах вечернего солнца и отбрасывала в стороны, сверкающие на фоне черного берега, огоньки назойливых насекомых. Возможно, это последний закат в жизни этого красивого животного.

– Почему он не пьет? Почему он пришел к водопою и гуляет по берегу? – прошептала Большеглазка, но ни я, ни профессор не имели версий.

Камера снова приблизила кадр к зарослям. Леопард уже не двигался. От финального рывка к добыче его отделяли считанные секунды. За это время коб повернулся, сделал три шага в обратном направлении, снова повернулся и замер. Его шея была неподвижной, шевелилось лишь одно ухо. Затем козел наклонился к воде.

Напряженные пружины сильных лап хищника распрямились и в воздухе возникло желто-пятнистое облако. Расчет леопарда был прост: одним прыжком достичь половины расстояния до жертвы и, используя собранную в точке приземления энергию, за несколько секунд настичь антилопу, сбить сног и ухватить за шею. Кошка в миг оказалась на берегу, но и коб тоже не бездействовал.

Вместо того чтобы как обычно броситься прочь от неминуемой гибели и уповать на скорость, он развернулся и прыгнул навстречу леопарду. Второй прыжок леопарда и второй прыжок коба совпали секунда в секунду. Явно не ожидая такого нестандартного хода от потенциального ужина, леопард в воздухе дернул шеей и взмахнул передними лапами, пытаясь поранить коба клыками или хотя бы когтями, но промахнулся. По инерции кошка пролетела еще метра три, а коб уже запрыгнул на подмытый глиняный откос и был недосягаем. Козел остановился на краю откоса и смотрел на своего потенциального убийцу сверху вниз.

–  Чего он там встал? – вскрикнула Лара.

Леопард развернулся и двинулся обратно. И дело было даже не в том, что ему не хотелось оставаться голодным. Догнать обнаглевшего коба было делом чести.

Скорость была потеряна, но сил и злости у кошки осталось много. Желто-пятнистая масса бросилась вверх по откосу – до неподвижного козла оставалось несколько метров.

Лара хотела что-то еще сказать, но начатое слово превратилось в хрип. Она вмиг утратила голос. Я вцепился в спинку кресла, в котором сидел Кей Ди и почувствовал как заболели упершиеся в обивку ногти.

–  О Господи! – выдохнул профессор и схватился за голову.

Леопард взлетел на откос и поравнялся с травой. В этот момент его тело вздрогнуло и неожиданно подскочило на полметра вверх, словно встретило невидимую преграду. Задние лапы леопарда, вместо того чтобы бросить его к такой близкой цели, царапнули по черной глине и выпрямились. Получив еще один невидимый толчок, тело хищника перевернулось и из его пробитого брюха вывалилась кровавая гирлянда. Леопард соскользнул на берег и больше не двигался.

На краю откоса над травой возникла голова второго коба с окровавленными рогами. Совсем уже взрослый самец неторопливо выпрямился во весь рост. Молодой подошел к нему и они вдвоем некоторое время стояли в траве, словно обсуждая одержанную победу.  Затем скрылись в зарослях.

Лара охрипла и не могла сказать ни слова.

–  Можно принести воды? – обратился я к профессору.

Кей Ди сидел в кресле и смотрел в одну точку, водрузив ладони на лысеющую голову.

– Это охота, — наконец сказал он. – Они охотились, вы это поняли?

Лара кивала головой и держалась за горло.

– Я принесу воды,  – выдавил я из себя и выбираясь из-за кресла профессора, свалил все левое крыло его бумаг на пол. – Извините, — сказал я машинально и начал собирать документы, стараясь ничего не перепутать.

– Бросьте вы к чертовой матери эти бумажки Тобиас! – Кей Ди разошелся не на шутку. – Это чертова охота! Охота антилоп на леопарда! С использованием приманки и атаки из засады! Вы это понимаете?!

Я выпрямился. Лара смотрела то на профессора, то на меня. И тут я прочитал ее взгляд. Просмотр видео так увлек нас, что мы даже не успели сказать, что…

– Кей Ди, –  зашипела Лара. – Наш ролик…У нас другой ролик…

Да. У нас теперь было два сенсационных ролика.

***

Мы выехали на окраину города и двинулись по извилистой дороге, которая проходила среди живописных зеленых холмов. Несмотря на то, что обсуждение видеоматериалов и уточнение дальнейшего плана действий заняло около двух часов и на достопримечательности почти не осталось времени, Лара убедила меня, что  мы все-таки успеем посетить вискокурню.

Дорога подбиралась к Глен Кинчи словно нехотя, будто заигрывая с нами своими повторяющимися поворотами, чередующимися подъемами и спусками. Несколько раз старая кирпичная труба вискокурни то появлялась, то исчезала за склоном холма. За очередным поворотом справа и слева вдруг возникли аккуратно постриженные кусты лигуструма, создающие по сторонам дороги живую изгородь. Зеленый коридор плавным изгибом вывел нас прямо к  главному зданию вискокурни, построенному из добротного красного кирпича. Лара заглушила двигатель и мы оказались в атмосфере середины 19 века, которую нарушал только припаркованный у стены микроавтобус.

Заплатив за экскурсию, мы присоединились к группе туристов из Германии. Мне было приятно перекинуться с ними парой фраз на немецком, хотя я чувствовал, что говорю на нем хуже чем на английском. Мои словесные упражнения прервал колоритный экскурсовод Чарли, мужчина лет шестидесяти, одетый в дорогой шотландский костюм: килт с кожаным спорраном, твидовый пиджак, кожаные туфли. Поверх приподнятого воротника белой сорочки на нем красовался шерстяной галстук под цвет килта. Туристы достали смартфоны и начали его фотографировать. Он благородно терпел около минуты затем пригласил всех пройти за ним.

На экскурсии я узнал множество новых для себя фактов о виски и в частности о виски «ГленКинчи». Виски в этом участке Лоуленда (Lowland) производили с давних времен. Воду для приготовления напитка брали из ручья Кинчи, который был назван в честь первого клана, жившего в этих краях. В 1837 году местные фермеры, братья Джордж и Джон Рейт получили официальное разрешение на производство виски. С тех пор существует известный теперь во всем мире виски «ГленКинчи». На вискокурне придерживаются традиционных технологий. Даже теперь в производственном цикле используются элементы более чем столетней давности. Например, ферментацию проводят в деревянных кадках, а перегонку – в оригинальных медных емкостях (pot still), которые имеют форму реторты. Металлические рычаги управления оборудованием выкрашены в темно-вишневый, а некоторые в темно-зеленый цвет – так было с самого начала работы вискокурни и так теперь сохраняется неповторимый колорит интерьера.

Чарли проводил нас в святая святых вискокурни  – амбар, где виски хранится в бочках из-под хереса и достигает необходимой зрелости. Один из мастеров не без труда откупорил бочку, затем опустил в отверстие полутораметровый черпак и аккуратно достал обратно, наполненный ароматным напитком. От вкуса 12-летнего виски все были в восторге. Услышав, что Лара охрипла и едва может сказать два слова, Чарли пригласил ее к черной бочке в дальнем углу амбара.

–  Это двадцатилетний, милая, – сказал он и подозвал мастера. – Сейчас к вам вернется голос.

Виски налили в железную кружку, навскидку в ней было грамм триста. Лара взяла кружку двумя руками и стала пить маленькими глотками, словно это был утренний кофе. Туристы громко подбадривали ее, а я уже думал о том, что мне придется вести «Фиесту» по незнакомому городу с опасениями опоздать на поезд.

–  Очень вкусно, — выдохнула Большеглазка шепотом и акуратно кашлянула. – Очень вкусно, –  повторила она и в этой фразе возникла слабая нотка еще неуверенного, но уже полноценного звука.

– Вот видите, принцесса. Наш виски целебный, – с улыбкой произнес Чарли и поцеловал ей руку.

–  Спасибо, – сказала Большеглазка полушепотом.  –  Я пока еще поберегу горло.

Мы вышли из полумрака амбара и прищурились от послеобеденного солнца, ласкавшего подсыхающие после дождя дорожки маленького парка. Группа была приглашена в фирменный магазин «ГленКинчи», где можно было купить не только виски но и другие сувениры. Я долго смотрел на праздничный килт с вышивкой и спорраном из кисточек чернобурки за 380 фунтов, но все-таки ограничился парой бутылок 12-летнего.

–  Поехали ковбой, – Большеглазка протянула мне ключи. – Оставим машину под моим офисом, а до вокзала доедем на автобусе.

Осень постепенно вступала в свои права. На зеленых холмах под желтеющими деревьями, подгоняемая ветерком с залива, кружилась золотая карусель опавшей листвы. На склонах паслись маленькие отары овец и к своему удивлению я нигде не видел пастухов. Выезжая на трассу А68, я остановился под светофором и мимо нас по переходу прошла девчонка с велосипедом. В корзине на багажнике она везла белого шотландского терьера, одетого в берет с помпоном.

–  Хочу такую собаку, – Лара смешно засюсюкала вслед забавной псине.

–  У тебя уже есть пшеничный Фил, – сказал я, невольно любуясь круглыми коленками Лары, которые блестели под солнцем.

–  Все равно хочу. Фил не обидится, он добрый и умный. Как ты.

Внутри меня что-то дрогнуло. Я почувствовал как немеет язык и нарастает гул в ушах. В оцепенении я проехал почти всю оставшуюся дорогу, не зная что сказать. Большеглазка, как всегда, спасла меня:

–  Не думай, что я так…из-за виски. Я же шотландка. От виски мы только лучше думаем. А напиваемся только элем, –  Лара положила ладонь мне на шею. – За этим поворотом можешь парковаться. Вот офис.

Нежное прикосновение Большеглазки почти лишило меня разума. Но я все-таки что-то сказал:

–  До поезда пятьдесят минут. Может успеем где-то перекусить?

–  Тут на углу турецкие кебабы. Давай возьмем и зайдем на пару минут в офис. Кофе у меня вкуснее.

Все что происходило дальше я вспоминаю как самый лучший в моей жизни сон. Каждый день я благодарю те счастливые пятьдесят минут до поезда, которые навсегда изменили мою судьбу.

Клетчатая юбка кокетливо взобралась на второй этаж, в замке щелкнул и провернулся ключ. Большеглазка, на ходу откусывая кебаб, бросила сумку на диван, включила кофеварку и подошла к окну. Ветер разогнал тучи над заливом и желтые портовые краны смотрелись на фоне голубого неба как на почтовой открытке. Лара шелестела бумагой и вкусно хрустела салатом и луком. Соус неизбежно просочился вниз лаваша и капнул на подоконник.

Сейчас.

    Я встал позади, положил руки на ее талию и нежным, почти несуществующим движением, чуть коснулся губами ее шеи под рыжим пушком на затылке. Лара перестала жевать и не двигалась, в ее руке тревожно зашуршала бумага. Я вернул свои губы в реальность и поцеловал ее в шею. Лара проглотила кусочек кебаба и повернулась. На меня смотрели самые красивые в мире глаза. Каждое из этих серо-зеленых озер я готов был целовать до конца своих дней.

–  Почему ты не ешь? – спросила Большеглазка и сдула со лба пучок непослушных рыжих волос. С одной стороны на ее верхней губе расцветал герпес, с другой – красовался красный соус.

–  Потому что я люблю тебя, – ответил я.

–  Я знаю, — услышал я ее шепот, желая тонуть вечно в ее серо-зеленой глубине под берегом сбившихся рыжих прядей.   –  Я почувствовала утром.

–  Я думал так не бывает , –  от волнения я не слышал своих слов.

–  Бывает, — она провела пальцами по моему лицу, словно убеждаясь в том, что я существую.   –  Я боялась, что ты такой же как и они все. Пустой… А ты… Настоящий. Ты – мой.

Я понял, что возможно я один из немногих людей, которым повезло испытать счастье. Мои ладони срослись с ее хрупкой спиной и приближали все ближе и ближе к моим губам ее неповторимые, самые красивые в мире веснушки.

–  Никогда не бросай меня, — ее слова превратились в поцелуй и проникли внутрь меня как электрический ток.

Наш поцелуй стал будто отдельно существующим живым организмом, двигающимся, растущим, пожирающим все вокруг. У этого существа было два языка: один массивный, грубый, как тело пустынного боа констриктора, а второй небольшой, чувственный, как щупальце маленького осьминога. Языки двигались вперед, назад, по кругу, делились своей жизненной силой, обвивая друг друга и достигая самых недосягаемых уголков. Языкам помогали четыре губы, служившие новому организму опорными конечностями. Алчный монстр быстро двигался, перенося вес своего массивного вибрирующего тела то на одну губу, то на вторую, то на третью…

Увеличиваясь и двигаясь, существо начало громко дышать, втягивая воздух из окружающего пространства. Для того, чтобы захватывать больше жизненно важной для него энергии и освоить больше пространства, поцелуй разделился на два отдельных организма, которые передвигались в разных направлениях, сталкивались, сростались, снова разделялись.

Ненасытные существа, отметая ткань одежды, двинулись по теплым живым поверхностям, поглощали все выпуклости и целиком погружались во все углубления. Шуршание, шелест, шепот, скольжение, присасывание, притирание, трение, стоны, всхлипы, рычание – все слилось в единый какофонический звук, который был одновременно и нашим криком, и нашим плачем.

Мы так хотели друг друга, что наши движения так и не поймали общего ритма, а просто оборвались на пике неуправляемого пароксизма. Это был не секс. Это было безумие счастливых людей.

Звуки превратились в тишину. Еще секунду назад дрожавшие и ходившие ходуном портовые краны сложились в неподвижную картинку на фоне неба. Передо мной на подоконнике на расстегнутой юбке сидел рыжий ангел и шевелил самыми лучшими в мире пальчиками на самых лучших в мире ножках.

–   Террорист,  –  Большеглазка взяла с подоконника остаток кебаба и протянула мне. – У меня середина цикла.

–   Значит будут дети, — промямлил я, чавкая размокшим от соуса лавашом.

–   И еще герпес, — она потерла распухшую губу.

В ответ я просто поцеловал ее.

–   Здесь нету душа, — она засмеялась.  Ее голос по-прежнему хрипел. –  Что будем делать?

–   Поехали в «Эдинбург-Сити», – предложил я.  – Там есть свободные номера. Поужинаем.

–   А в Лондон завтра?

Мое рыжее солнышко, мое веснущатое чудо, мой милый двадцатисемилетний ребенок. Да взрослая, успешная молодая женщина, уже воспитывающая маленькую дочь, но все же ребенок. Она сидит голая на подоконнике и смотрит на меня своими бездонными изумрудными глазищами.

–   Только ты, — сказал я. – А Лондон и весь мир – завтра.